Россия в годы «военного коммунизма» (по дневниковым записям доктора истории русского права, профессора С.Б. Веселовского)

Дневники чаще всего-факт личной биографии, но, если дневник принадле¬жит человеку выдающемуся, тем более крупнейшему историку, тогда это-событие культуры, факт жизнеописания государства. Именно тогда время и его наполнение, просмотренное через призму личных качеств особенностей воспри-ятия, переживания и профессии, предстают отрефлексированными, обозначен-ными, названными.
Р.А.Киреева отмечает усиливающиеся в последние годы интерес к лич-ным материалам ученых - дневникам, мемуарам, письмам. Их судьбы и труды отражают то время, когда они жили и работали, в свою очередь, время наклады-вает отпечаток на их взгляды, труды и судьбы.[1] А.Л.Юрганов подчеркивает, что на обычных людей время, то есть общественно значимые мифы и символы, пронизывающие плоть хронотопа, действительно влияют. Но С.Б.Веселовский был человеком, способным преодолевать эти границы, он умел жить в собствен-ных пределах времени и пространства - мыслящим, свободным и совершенно одиноким.[2] Сам историк чувствует всю жуткость этого одиночества среди лю-дей, когда тебя никто не понимает.[3]
Главная особенность дневников ученого-переплетения личной жизни и общественного "настоящего",которое он переживает как современник и исследу-ет как ученый. Неожиданно для себя, С.Б.Веселовский оказывается внутри живо-го исторического процесса, который своим течением увлекает всех, в том числе несогласных и сопротивляющихся.Единственным выходом, по словам А.Л.Юрганова, оказывается возможность обратиться к тому, кому не надо все объяснять, потому что он "все понимает".В этой проекции предполагаемого чи-тателя видится и смысл его дневников: преодолеть внутрен¬нее глубокое проти-воречие собственного духа. Открыться, обнажить личное, са¬мому увидеть и по-нять. Предполагаемый читатель-это и мыслимая дефиниция, и одновременно он сам.[4]

Г.Ф.Миллер, известный русский историк XVIII века, писал, что научная истина не зависит от политических пристрастий и конъектуры. По его словам, «историк должен казаться без отечества, без веры, без государя – все, что историк гово-рит, должно быть строго истинно и никогда не должен он давать повод к возбуж-дению к себе подозрения в лести».[1] С.Б.Веселовский полностью соответство-вал этому главнейшему требованию в нашей профессии. Ученый проявил за-видную способность к сопротивлению внешним обстоятельствам, насилию над мыслью, когда проводилось искоренение инакодумия в науке, когда наука окку-пируется политикой, а идейная «целесообразность», абстрактные идеологиче-ские догматы становились важнее исторической правды. Н.М.Карамзин в повес-ти «Наталья, боярская дочь» (1792) высказал замечательную мысль: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, го-ворили своим языком и по своему сердцу, говорили, как думали». [2] Но, если Карамзин писал о русском народе, то мы эти слова перенесем на С.Б.Веселовского, его научную деятельность. В ней ученый шел своей «поход-кой», говорил, как думал и всегда своим языком. Октябрь 1917 года оставил пе-ред ним сложный выбор или облачиться в «платье» нового марксистско-ленинского понимания исторического процесса, или провести остаток жизни во «внутренней эмиграции». Историк выбрал второй, более сложный путь, остав-шись верным своим человеческим и научным принципам, что заслуживает вся-ческого уважения.