Особенности стиля и языка Ф.М. Достоевского

Обращение к теме «Отражение русской картины мира в языке Достоевского» не случайно. Последние десятилетия внимание лингвистов
обращено к изучению языковой картины мира в разных аспектах и планах: рассматривается языковая картина мира и ее отражение средствами
разных языковых уровней, взаимодействие языковой картины мира и культуры народа, языковая картина мира в зеркале метафоры и т.д.
Проблема изучения языковой картины мира – зафиксированной в языке и специфической для данного языкового коллектива схемы восприятия
действительности – имеет давнюю историю. Термин «картина мира» вошел в науку в ХХ веке. Этот термин принадлежит К. Ясперсу и в
настоящее время используется в следующем значении: картина мира – это система мировоззренческих знаний о мире, совокупность
предметного содержания, которыми обладает человек. Другими словами, языковая картина мира – это взгляд человека на мир через призму
языка.
Картина мира выражает специфику бытия человека, взаимодействия ее с миром, важнейшее условие его существования в мире.
Носители разных языков видят мир по-разному, через призму своих ценностей. Таким образом, можно говорить о том, что картина мира
является этноспецифической.
В последнее время происходит актуализация идей Гумбольдта «О языке как деятельности народного духа» (Гумбольдт 1984:80). Это
способствовало переходу от лингвистики, ориентированной на изучение языка в самой себе и для себя, к лингвистике антропологической,
которая изучает язык в тесной связи с человеком, его сознанием и мышлением.
Внутренняя сущность языка оказывается связанной с внутренним миром носителя языкового сознания. Человек находится в центре мира, им
все оценивается и познается.
В языковой картине мира содержится большая информация о системе ценностей народа, об особенностях видения и прочтения мира отдельным
человеком.
Языковая картина мира включает в себя множество фрагментов, которые в большей или меньшей степени имеют ценность для...

В приведенной работе использованы все основные приемы создания образа человека у Достоевского: неопределенность и модальность
«кажимости», стихийность и неожиданность поведения, подвластность идеям.
В цитированной уже лекции о Достоевском В.В. Розанов говорит: «И наконец, что любопытно и поучительно, так это то, что не Достоевский
«повернул так и эдак» свою диалектику, не он «показал» нам то-то и то-то, а в нем повернулась так диалектика, в нем нам дано было увидеть»
все концы, сошедшиеся со всеми концами» [Розанов 1990а, 320].
Розанов говорит о Достоевском совершенно его же словами. Герои Достоевского тоже не властны над своими идеями, жизненно важные
проблемы тоже решаются не ими, а в них; ср. разговор Ивана Карамазова со старцем Зосимой:
- В вас этот вопрос [о бессмертии души] не решен, и в этом ваше великое горе, ибо он настоятельно требует разрешения.
– А может ли быть он во мне решен? Решен в сторону положительного? – продолжал странно спрашивать Иван Федорович, все с какою-то
необъяснимою улыбкой смотря на старца.
– Если не может решиться в положительную сторону, то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца и в
этом вся мука его («Братья Карамазовы»).
Приемы моделирования человеческой личности были, по-видимому, совершенно органичны для Достоевского, сливались с его собственной
природой, точно так же как они сливались с языком, в нем говорившим. Не Достоевский думал, а в нем думалось, не он говорил, а само
говорилось. Рефлексия не отменяла спонтанности.
Здесь, конечно, нельзя не вспомнить самого В.В. Розанова, возведшего «естественность письма» в принцип. Он говорил о себе: я просто «клал
на бумагу, что есть»; это и образует всю мою правдивость. Она натуральная, но она не нравственная.
И в следующей записи: «Я потому был небрежен, что какой-то внутренний голос, какое-то непреодолимое внутреннее убеждение говорило мне,
что все, что я говорю, - хочет Бог, чтобы я говорил»...